К сфере образования имеют отношение практически все граждане. Это создает у людей иллюзию, что они понимают проблемы, стоящие перед современным образованием, и поэтому почти у каждого есть «своя точка зрения» на то, как эти проблемы надо решать.

Фонд Общественное Мнение провел опрос об отношении граждан России к Единому государственному экзамену и о связанной с ним коррупции. Как выяснилось, 5% респондентов считают, будто с введением ЕГЭ коррупция снизилась, 41% – что она повысилась, 30% – что ничего изменилось, и только 24% затруднились с ответом. У меня именно эта, последняя категория респондентов вызывает наибольшее уважение.

На каком основании выносили свои суждения остальные? У них есть данные по мониторингу коррупции, основанные на лонгитюдных исследованиях? Таких данных, как я понимаю, либо нет, либо они глубоко засекречены. Поэтому суждения участников опроса основаны на «ощущениях». Говорят, что один известный академик называл подобные суждения «глазиметрическими». А один из моих учителей использовал два понятия: «точка зрения» – для суждения, основанного на данных и аргументах, и «кочка зрения» – для мнения, единственным обоснованием которого является заявление «я так считаю». На подобные заявления он откликался советом: «Считать нужно столбиком».

На мой взгляд, дискуссии о ЕГЭ ведутся сейчас на исключительно низком уровне. Почему? Потому что большинство участников обсуждения просто не понимают причин введения ЕГЭ, не знакомы с соответствующим международным опытом, часто просто отрицают очевидные преимущества, которые ЕГЭ дает, например, выпускникам сельских школ. Кстати, социологические опросы показывают, что введением ЕГЭ недовольны главным образом жители крупных городов (Москвы и Санкт-Петербурга), которые ранее имели преимущества в отношении подготовки своих детей к поступлению в вузы.

Конечно, тестовая система, широко используемая в модели ЕГЭ, имеет свои ограничения. Действительно, часто приводимые «странные» вопросы из вариантов экзамена по разным дисциплинам необходимо устранять и заменять вопросами осмысленными. Однако значительная часть критики явно несостоятельна. Недавно мне дважды пришлось выслушать рассказ члена Общественной палаты Т. Канделаки о том, что она провела тестирование своих, как она выразилась, высокооплачиваемых суперсотрудников по модели ЕГЭ. Справилась лишь небольшая часть из них. На этой основе делается вывод о несостоятельности ЕГЭ. Интересно, если сейчас предложить сдать экзамен некоторой выборке кандидатов и докторов физико-математических наук (не занимающихся репетиторством и не связанных с преподаванием), то какой процент из них справится с тестом по физике? А по русскому языку? И что из этого будет следовать? Не сдавших будем лишать ученой степени?

Здесь мы подходим к очень важным вопросам. В чем смысл экзамена? Какую социальную задачу он решает? Экзамены всегда отвечали на этот вопрос. Не будем забывать, что еще в советское время выпускники-медалисты имели преимущества при поступлении в вузы. Преимущества имели и победители международных олимпиад. О коррупции в те времена можно судить по процентам успеваемости. Знаменитую Вторую физико-математическую школу в 1971 году разгромили, уволив директора и всех завучей, именно потому, что она отчетливо демонстрировала феерическое очковтирательство в системе школьного образования: по формальным показателям успеваемости школа оказалась на последнем месте в Октябрьском районе Москвы, в то время как ее ученики побеждали на олимпиадах всех уровней, причем почти по всем предметам. Добавлю, что из года в год практически все выпускники Второй школы в первый же год после ее окончания поступали в вузы (а в выпуске было 180 человек!), чем не могли похвастаться школы с гораздо более высокими формальными показателями успеваемости.

Единая система экзаменов, основанная на независимой проверке, выравнивает возможности выпускников с точки зрения поступления в престижные вузы. Об этом говорят результаты приема в Высшую школу экономики последних лет. В связи с этим руководству университета пришлось форсировать усилия по строительству новых общежитий, предназначенных для иногородних студентов.

Замечу, что старая система приема в вузы допускала гораздо больший волюнтаризм при приеме в вузы, чем ЕГЭ. Автору этих строк на устном вступительном экзамене на физический факультет МГУ в 1969 году предложили решить комплексное уравнение 6-й степени. Когда же оно было решено и лишние корни отброшены, последовал вопрос: откуда берутся лишние корни? Попытка ответить на этот некорректный вопрос привела к снижению оценки и, как следствие, непоступлению в МГУ. Почему так обращались с абитуриентами на физфаке? Возможно, из-за «подозрительной» фамилии абитуриента, возможно, из-за того что я закончил Вторую школу, которую не очень любил тогдашний декан физфака. Дело сейчас не в этом. Раньше процессом поступления в вуз можно было легко «управлять». Сейчас, если человек поступил в серьезный вуз по фальсифицированным результатам ЕГЭ, долго он там не проучится. Диплом такой человек получит только в вузе, не предъявляющем высоких требований к студентам.

Моя точка зрения состоит в том, что систему ЕГЭ необходимо совершенствовать. Лучше готовить учителей, избавляться от сугубо формальных и некорректных вопросов, обеспечивать условия, предотвращающие списывание или использование технических средств на экзаменах и пр. Работы здесь еще много. Но отказываться от ЕГЭ ни в коем случае нельзя.

Что же касается коррупции на экзаменах, то дискуссия вокруг этого вопроса мне представляется наивной. Вы хотите избавиться от коррупции в одной отдельно взятой системе, в то время как жизнь всей страны пронизана этим отвратительным явлением? Это напоминает попытку построения социализма в одной стране. Но мы же знаем, каким оказался результат. Система образования – это всего лишь одна из подсистем единого общественного механизма. Поэтому побороть коррупцию в образовании можно, лишь справившись с ней в обществе в целом. Очень хочется решить эту задачу. Перспектив, к сожалению, не видно.